Самоанализ Фрейда и открытие психоаналитического метода.

Самоанализ Фрейда и открытие психоаналитического метода. Джонс, автор биографии Фрейда (1953), сообщает нам: «Два важных направления исследований Фрейда тесно связаны с его самоанализом: толкование сновидений и его пристальное внимание к детской сексуальности» (с.320). То же самое подчеркивает Крис в предисловии к «Письмам к Флиссу» (с.33). Однако до сих пор уделялось недостаточно внимания факту, что открытие психоаналитического метода как терапевтического и исследовательского инструмента для понимания и разрешения интрапсихических бессознательных конфликтов человека, символизируемых и выражаемых его болезнью и ее симптомами, явилось уникальным вкладом в развитие теории психоанализа. Этим открытием мы обязаны самоанализу Фрейда, к которому он приступил летом 1897 г. и который продолжал в течение всей жизни. Фрейд проводил самоанализ по двум параллельным направлениям: (а) толкование собственных сновидений и (b) эмпатия и инсайт в процессе клинической работы с пациентами. Эмпатия и инсайт отвечают хорошо известным чертам характера Фрейда. Еще 29 октября 1882 года он писал своей невесте: «Я всегда нахожу неестественным, если не могу понять кого-либо, поставив себя на его место» (Jones, 1953: 320).

Результатом самоанализа Фрейда явились не только его монументальная работа по сновидениям, его теория детской сексуальности и гипотеза о том, что этиология неврозов лежит в душевных переживаниях детского возраста, но и то, что он существенно и бесповоротно изменил общее направление терапевтических усилий. Открытие психоаналитического метода изменило цели психотерапии. Как удачно отметил Сас (1957), «Задача помочь пациенту стала второстепенной по сравнению с задачами научного понимания». Со временем именно этот сдвиг в направлении и целях терапевтического метода, произведенный Фрейдом, стал причиной немалой враждебности к нему и критики со стороны его собственных учеников, подобно тому как ранее его теории механизма сновидений и детской сексуальности поставили его под удар критики со стороны общества в целом. Большая часть, если не все впоследствии отошедшие от него ученики (Юнг, Адлер, Ранк, Райх, Райк и др.), так или иначе концентрировали психологические усилия на задаче помочь пациенту, добиваясь инсайта и понимания. Сам Фрейд прекрасно знал об оппозиции своих последователей и в этой связи, обращаясь к 5-му Международному конгрессу психоаналитиков в 1919 г. в Будапеште, ясно сформулировал основную задачу психоанализа:

«Ознакомить пациента с существующими в нем подавленными бессознательными импульсами и выявить сопротивление, мешающее расширению его знаний о самом себе... мы надеемся достичь этого, используя перенос пациента на личность врача и убеждая его в нецелесообразности сформировавшихся в детстве механизмов подавления и в невозможности образа жизни, основанного на принципе удовольствия... Психоаналитический процесс должен проходить, насколько это возможно, в условиях лишения — в состоянии абстиненции... У пациента при его взаимодействии с врачом, должно оставаться множество неудовлетворенных желаний. Необходимо отказывать ему именно в том, чего он больше всего желает и настоятельнее всего просит».

(Freud, 1919)

Для сравнения терапевтических целей достаточно бегло просмотреть завершающий абзац «Исследований истерии» (Freud, Brenner, 1893-5), где Фрейд обещает пациенту «помощь или улучшение» посредством катарсического лечения, трансформирующего «трагедию истерика в обычное несчастье» (с.305).

Если верно, что именно самоанализ привел Фрейда к открытию психоаналитического метода, то ключ к более глубокому его пониманию мы должны более внимательно искать в названном направлении. Я спешу добавить, что не предлагаю повторно проанализировать субъективные данные Фрейда. Это было бы не только дерзко, но и абсолютно бесполезно. За нас это сделал Фрейд и, как удачно выразился Джонс, «сделал это раз и навсегда».

То, как напряженно приходилось Фрейду бороться, чтобы не отступать от своего намерения понять загадочную работу своей собственной психики, очень ярко описано Эйслером (1951):

«Фрейд мог снять свои подавления исключительно своими собственными усилиями. ... Поэтому о самоанализе Фрейда можно справедливо сказать, что подобного рода психологическое и историческое событие никогда не сможет повториться; это тип события, представляемый только одним, уникальным в своем роде случаем, воспроизвести который не в силах ни один другой человек, ... Процесс самоанализа в тот момент человеческой истории, когда его предпринял Фрейд, находился, так сказать, в противоречии с человеческой природой».

Что позволило Фрейду трансформировать свой героический субъективный опыт самоанализа («этот анализ сложнее любого иного» (Freud, 1954)) в терапевтическую процедуру, — так это его гениальная способность к абстракции, благодаря которой он воссоздал все существенные элементы ситуации сновидца в условиях психоанализа, так что во время психоаналитического сеанса человек, находясь в бод­рствующем сознательном состоянии, мог физически, через невротический перенос, «повторно пережить» неосознаваемое психическое неблагополучие и действующие запреты, каковые нарушают функционирование его эго и ограничивают свободу протекания аффектов.

Более того, самым важным открытием Фрейда, вытекающим из его собственного опыта самоанализа и из его глубокого проникновения в смысл своих взаимоотношений с Флиессом в этот период, явилось то, что подобное повторное переживание через невротический перенос возможно только при наличии другого человека, который, предоставляя себя в качестве объекта и обеспечивая поддержку силами своего эго, может помочь пациенту выразить личные конфликты, разобраться в них и тем самым достичь самоинтеграции. Наверное, можно даже сказать, что самоанализ Фрейда указал ему на невозможность подобного самоанализа для большинства людей и заставил его заняться разработкой проблемы условий и типа взаимоотношений, при которых это может быть достигнуто.

Выдвигаемая мною гипотеза об истоках обстановки психоаналитического сеанса (если пользоваться терминологией фрейдовского самоанализа) заключается в том, что посредством анализа собственных сновидений и эмпатического понимания клинических переживаний своих пациентов в процессе гипнотического и катарсического лечения, Фрейд в ситуации психоанализа интуитивно воссоздал физическую и психическую атмосферу, в значительной мере соответствующую эмоциональной окраске интрапсихического состояния сновидца, способствующего «хорошему сновидению». Позднее я подробно остановлюсь на эго-аспектах этого интрапсихического состояния.

То есть, сновидение Фрейда — это нечто меньшее, чем интеграция, синтез, творчество или реалистичное разрешение проблем. Тем не менее, основание интерпретации сновидения изменилось: сновидение, воспроизводящее конфликт, в психоанализе рассматривается не как раскрытие бессоз­нательного желания, а как укрепление эго перед лицом требований как ид, так и суперэго (см. работу Бреннера в этом сбонике).

Что касается рекомендаций по использованию интерпретации сновидений в процессе психоаналитического лечения, с ними полезно познакомиться по небольшой, но блестящей работе Эллы Фримен Шарп «Анализ сновидений» (1930), написанной на основании лекций, прочитанных в Британском Обществе в 1930-х годах. Автор рассматривает сновидение в рамках психоаналитической задачи, определяемой, в соответствии с более поздними работами Фрейда, как «расширение границ эго в сложной психической перестройке посредством динамики трансфера». Результатом успешного анализа является эго, способное «выдерживать инстинктивные импульсы и рациональным и эффективным образом справляться с ними в общественной жизни, что соответствует модификации бессознательного суперэго» (Sharpe, 1937: 17). Анализ сновидения имеет решающее значение для этого процесса, так как «ассимиляция бессознательного знания посредством эго является существенной частью психического процесса». Более образно, с высоким художественным ма­стерством она описывает лежащий в основе всякой интерпретации принцип как «выражение неизвестного, скрытого в известном, на языке индивидуума» (с. 18). То есть, образ сновидения берет свое начало от переживания, которое оно таким образом раскрывает.

Но это не единственное связующее звено между сновидением и поэзией. Элла Фриман Шарп, приписав образам сновижения и механизмам работы сновидения законы языка поэзии, первой совершила прыжок, ставший известным благодаря Лакану. Приравняв конденсацию и смещение к метафоре и метонимии, как позднее это сделал Лакан*, она уподобила сновидение поэзии и драме и тем самым признала его сохраняющим и выражающим некое значение. Конденсация, подобно метафоре, подразумевает тождественность или подобие, в то время как смещение, подобно метонимии, подразумевает «перенос названия» одной вещи на другую, целого на часть**. Несмотря на это признание потенциальной многозначительности образов сновидения, она тем не менее скрупулезно настаивает на внимании к латентному содержанию, к мыслям, скрытым за видимыми образами манифестного содержания (с. 75). Подобно Фрейду, она открыто выражает свое подозрение относительно использования сновидения в качестве сопротивления психоаналитическому лечению. Хотя Шарп проводит сравнение между сновидением и искусством, она против понимания сновидения как целого и, тем самым, подобно Фрейду, подтверждает различие между сновидением и произведением искусства. Наряду с актуальностью изложения, для Шарп характерно сосредоточение внимания на функции сновидения в рамках трансфера; такой акцент присущ большинству представленных в данном сборнике статей.

Подготавливая лекции для Британского Общества, уже хорошо знакомого с новаторским использованием Мелани Кляйн игры в психоанализе детей, Шарп сравнивает сновидение с детской игрой и драмой. Развивая представления как Фрейда (1917: 223), так и Кляйн, она приравнивает явление сновидения к проекциям «я» (Sharpe, 1937: 59), связывая это с воплощением внутренней драмы. Сюжет сновидения и трансфер пациента на аналитика, персонажи сновидения и процесс, названный Кляйн в конечном итоге «проективной идентификацией» (Klein, 1946), явно связаны. Принимая во внимание функцию сновидения, Шарп постоянно напоминает читателю о двуличности, присущей его цензуре, и о неясности, обусловленной необходимостью перевода мысли в зрительные образы в процессе сновидения. Толкователь стоит перед выбором: что в процессе сновидения и в его изложении ведет к эмоциональному росту и расширению осознания, а что служит для защиты существующего modus vivendi (образа жизни), каким бы он ни был? Эта двойная задача характерна для психоаналитика: достичь трудно дающегося равновесия между «готовностью подозревать и готовностью выслушать; обетом скрупулезности и обетом покорности» (Ricoeur, 1970). И, конечно же, поэтому ассоциации служат важными ключами для понимания сновидения.

Такой последовательный лейтмотив работы Фрейда, как недоверие в отношении манифестного содержания сновидения, стал установившейся практикой в значительной части психоаналитического мышления. В своей знаменитой статье «Сновидение в психоанализе», 1954, Эрик Эриксон предостерегает от банального недооценивания адаптивных функций эго, успешно раскрываемых в сновидении. Анализируя сновидение об инъекции Ирме, первое в «Толковании сновидений», сновидение, использовавшееся для раскрытия многозначительности, стоящей за фрагментами сна, Эриксон рассматривает манифестное содержание, чтобы понять, что оно раскрывает. Называя его более чем просто «шелухой, скрывающей зерно истины», скорее «отражением специфического пространственно-временного измерения эго индивидуума, сферой деятельности всех его защит, компромиссов и достижений» (Erikson 1954: 21), он приводит доводы в пользу эстетической восприимчивости фасада •сновидения, продукта наблюдающего сон эго. Привнося в изучение сновидения акцент эго-психологов на интегрирующую и адаптивную функцию сознания, он показывает, что наблюдающее сон эго борется со стрессом творческой работы, конфликтами лояльности, напряжением сильных противоречивых чувств. После Эриксона это сновидение вновь изучали Шур (Shur, 1966), Гринберг (Greenberg, 1978), Махони (Mahoney, 1977), каждый из них в его манифест-ном содержании, а в случае Махони — в языке изложения сновидения, находил глубокое значение скорее в том, что оно содержит и выражает, чем в том, что скрыто за образами сновидения.

Бертрам Левин, работая в 1940-х и 1950-х годах в Америке и развивая представление Фрейда о подразумеваемой во сне и в сновидении временной и топографической регрессии (Фрейд, 1917: 22), начал изучение особенностей сновидения, связав его с психоэмоциональным развитием. Как Фрейд провел аналогию между сном и возвращением в лоно, так Левин связал сновидение и «экран», на который оно проецируется, с интернализированной материнской грудью, первым объектом индивидуума (Lewin, 1946). Левин также связал психоаналитическую ситуацию с явлением сновидения (Lewin, 1955), что вызвало определенный резонанс. Кроме того, следуя Фрейду, чья теория получила подтверждение исследованиями БДГ, он отмечает высокий уровень возбуждения, связанный со сновидением (Jones, 1970), и сравнивает ритмы бодрствования и сна, сна со сновидениями и без сновидений с потенциально пробуждающим влиянием психоаналитика. Он пишет: «Аналитик, так же, как и отпечаток дня, неизбежно служит пробудителем ... действия аналитика постоянно направлены на то, чтобы отчасти пробудить пациента или немного усыпить его, успокоить или возбудить» (Lewin, 1955). И далее, «пробудить — значит отнять от груди и, как вариант, — вернуть обратно в этот мир». Язык, употребляемый здесь для описания аналитической роли, возможно, спорно запечатлевает историю аналитика как гипнотизера. Однако эта формулировка подразумевает степень внутренней безопасности, необходимую для сна, сновидения и для пробуждения, подобную степени безопасности, необходимой для пересказа сновидения аналитику, на которого можно положиться. Аналогичным образом поясняется и исторически восстанавливается центральная роль трансфера, равно как и представление об аналитике как о защитнике раскрытия, включающего интерпретацию сновидения в рамках психоаналитического процесса. Вдохновенное представление Левина об экране сновидения остается плодотворной концептуализацией, которую в этом сборнике развивают Кан, Понталис и Гемайл. Левин определил нить, связующую сновидение, психоаналитический процесс, регрессию на службе эго и творчество, уделив особое внимание границам, очерчивающим эти процессы. Он является ключевой фигурой в истории психоаналитического внимания к сновидению. В отличие от большинства других авторов, для Левина критерием служит сновидение. В этом он отличается от Кляйн, Винникотта, Биона, Лакана, оказавших большое влияние на развитие психоаналитического мышления, но сосредоточенных больше на развитии и характере символических процессов.

Хотя Винникотт сравнительно мало говорил непосредственно о сновидениях, он много и влиятельно писал об эволюции игры, и его соображения о развитии этой символической способности оказали влияние на подход многих психоаналитиков к сновидению. Тот факт, что игра детей богата эмоциональными и символическими значениями, явился важным вкладом в исследования Кляйн, дополнением, широко поддерживающим понимание коммуникативного потенциала сновидения, значения, содержащегося в образах. Последующие исследования Винникоттом развития и функции игры проясняют роль сновидения, его место в эмоциональной и психической жизни и в аналитическом процессе. Способность к игре развивается из отношения ребенка к матери, из первоначального «удерживания» эмоциональной напряженности младенца, из ее зеркального признания или отражения потребностей ребенка и его психической реальности. Это удерживание вместе с удовлетворением потребностей ребенка ведет, по мнению Винникотта, к временной иллюзии слияния, которая, как это ни парадоксально, поддерживает растущую способность переносить реальность отделения и потерю всемогущества. Решающий шаг, с точки зрения Винникотта, заключается в привязанности к конкретным объектам, особым звукам или образам, символизирующим обладание матерью и единение с ней. Эту иллюзию поддерживает «переходный» объект. Из этого восприятия развивается переходная деятельность или игра, переходное пространство (Winnicott, 1971), где развивающийся ребенок может играть. Винникотт, как и Марион Милнер (Milner, 1952), ставит ударение на творческой необходимости иллюзии, на обучении игре и на сновидении как форме переходного пространства, защищенного, пусть временно, от вторжения реальности. Все культурные явления происходят в переходном пространстве, все творчество также совершается в формально очерченном пространстве, в пределах страницы, полотна, сцены, а внутренне — посредством способности организовать игру. Способность временно отказаться от неверия, отдать свое «я» сну и сновидению или грезам и свободной ассоциации зависит от чувства безопасности, от границ, от того, что Дидье Анзье назвал «психической оболочкой» (Anzieu, 1989). Аналогично, способность иметь сновидение и размышлять о нем зависит от способности различать состояния сна и бодрствования, сон и реальность, символическое и конкретное. В центре внимания многих работ этого сборника становится обретение в аналитической ситуации возможности использовать сновидение.

Исследования Винникоттом развития способности играть дополняется гипотезой Биона касательно развития способности удерживать чувства и мысли (Bion, 1962a). Бион начинает с кляйнианской концепции проективной идентификации и привносит сюда идею матери, матери восприимчивой, могущей принимать на себя полную силу проекций ребенка, понимать и тем самым делать их терпимыми для ребенка, пригодными для вмещения. Ребенок интернализирует вмещающую функцию, а вместе с ней и психическое пространство для обдумывания, символической обработки или осуществления того, что Бион назвал альфа-функцией (Bion, 1962a). Если чистые, причиняющие боль ощущения остаются без ответа, не принимаются, не удерживаются и не трансформируются материнским вниманием, тогда ребенок не интернализирует способность переносить ощущение и остается во власти чистых необработанных психических событий, проявляющихся позднее как психотическое мышление. По мнению Биона, последователя Кляйн, все это намного больше связано с перенесением болезненного переживания, чем удовольствия, что, вероятно, согласуется с общим направлением мышления самого Фрейда относительно развития эго, значения агрессии и опасностей зависимости в эволюции психики.

С этой точки зрения на функцию сновидения, лучше всего изложенной в данном сборнике Ханной Сегал, отношение эго к своим объектам не отрицается, а зачастую оценивается в континууме, определяющем крайнюю границу проективных процессов, направленных на избавление от неприемлемых или невыносимых ощущений и, наконец, на их удаление. Уклонение от признания, конечно же, является, согласно Фрейду, мотивом значительной части работы сновидения. Однако маскировка представляет собой концепцию, качественно отличную от крайних проективных форм изгоняющих процессов, выделяемых многими кляйнианцами. В конечном итоге эти процессы нарушают различение сна и бодрствования, реальности и фантазии, первичного и вторичного процессов, а при психозах разрушают хрупкие границы, неспособные удержать пространство сновидения.

Таким образом, переключение психоаналитического внимания на ранние стадии развития эго, особенно на приобретение способности символического изображения, привело к сосредоточению усилий на достижении функции сновидения. В целом психоаналитики переносят процесс изложения сновидения в лучше понимаемый континуум развития эго, а в лечении — в контекст, созвучный прежде всего тем развитиям, которые проявляются в трансфере пациента и контр-трансфере аналитика. Этот трансфер понимается с точки зрения как ранних, так и более поздних объект-отношений, страхов и желаний, развивающих саму способность спать, видеть сновидение, а затем вспомнить его и рассказать в достаточно благоприятной психоаналитической ситуации. Быть свидетелем этого замечательного достижения, способствовать восстановлению способности, когда она нарушена, когда границы эго или «психи­ческой оболочки» (Anzieu, 1989), очерчивающие процесс сновидения, слишком жесткие, хрупкие или нарушены, — в этом состоит привилегия психоаналитика.

Обсудить эту статью на нашем форуме >>>

Читайте далее:

• Фрейд начинал свои психотерапевтические попытки избавить истерических пациентов от их симптомов, пытаясь ликвидировать амнезию в отношении первопричины этих симптомов с помощью гипнотического внушения...

Предыдущая страница:

• Что такое сновидения по Фрейду? Перевод возможен, ибо Фрейд открыл, что работа сновидения осуществляется в соответствии с механизмами, которые конденсируют и смещают значения, представляют и маскируют многочисленные слои значимости, представляют в видимой форме наслаивающиеся мысли, воспоминания и желания...

Перейти в этот раздел

Ключевые слова этой страницы: самоанализ, фрейда, открытие, психоаналитического, метода.

Скачать zip-архив: Самоанализ Фрейда и открытие психоаналитического - zip. Скачать mp3: Самоанализ Фрейда и открытие психоаналитического - mp3.