общая эзотерическая тема.

У вас его и нет. Так что сходить не с чего.

 

Он не ваш. Это наблюдатель. Люди запечатаны в этом уме. А преодолеть сансару, то нужно тут шибко постараться с философской лапшой. Она не доступна наблюдателю.

 

ага )))

 

Разум, предписывающий законы.



Духовная сущность в своем простом бытии есть чистое сознание и «это» самосознание. Первоначально—определенная натура индивида потеряла свое положительное значение быть в себе стихией и целью его деятельности; она есть лишь снятый момент, а индивид есть некоторая самость как всеобщая самость. Сама формальная вещь, напротив того, имеет свое наполнение в действующей, себя внутри себя различающей индивидуальности, ибо различия этой последней составляют содержание указанной выше всеобщности. Категория есть в себе как «всеобщее» чистого сознания; она есть точно так же для себя, ибо самость сознания точно так же есть ее момент. Она есть абсолютное, бытие, ибо названная всеобщность есть простое равенство бытия себе самому.

Таким образом, то, что есть для сознания предмет, имеет значение истинного; оно есть и имеет значение в том смысле, что оно есть и имеет значение в себе самом и для себя самого; оно есть абсолютное дело, которое не страдает более от противоположности достоверности, и ее истины, всеобщего и единичного, цели и ее реальности, а наличное бытие которого есть действительность и действование самосознания; это дело есть поэтому нравственная субстанция, а сознание его — нравственное сознание. Его предмет имеет для него точно также значение истины, ибо опо объединяет в одном единстве самосознание и бытие; оно имеет значение абсолютного, ибо самосознание не может и не хочет больше выходить за пределы этого предмета, потому что тут оно — у себя самого: оно не может, ибо этот предмет есть все бытие и сила; оно не хочет, ибо он есть самость или воля этой самости. Этот предмет сам по себе есть реальный предмет как предмет, ибо ему присуще различие сознания; он делится на массы, которые суть определенные законы абсолютной сущности. Но эти массы не затемняют понятия, ибо в нем по — прежнему заключены моменты бытия и чистого сознания и самости, — единство, которое составляет сущность этих масс и в этом различии не допускает более расхождения этих моментов.

Эти законы или массы нравственной субстанции признаны непосредственно; нельзя спрашивать об их происхождении и основании и искать некоторого «иного», ибо иное, нежели сущая в себе и для себя сущность, было бы только само самосознание; но самосознание есть не что иное, как эта сущность, ибо оно само есть для — себя — бытие этой сущности, которая именно потому есть истина, что она в такой же мере есть самость сознания, как и его «в себе» или чистое сознание.

Так как самосознание знает себя как момент для — себя — бытия этой субстанции, то оно, следовательно, выражает наличное бытие в нем закона так, что здравый разум непосредственно знает, что правильно и хорошо. Насколько непосредственно он знает это, столь же непосредственно он это и оценивает и непосредственно высказывает: это — правильно и хорошо. И притом именно «это»; существуют определенные законы, наполненная содержанием сама суть дела.

То, что столь непосредственно дается, столь же непосредственно должно приниматься и рассматриваться; как мы рассматривали то, что чувственная достоверность непосредственно провозглашает как сущее, так посмотрим, каково бытие, провозглашаемое этой нравственной непосредственной достоверностью, или каковы непосредственно сущие массы нравственной сущности. Примеры некоторых таких законов покажут это, итак как мы берем их в форме изречений знающего, здравого разума, то нам не нужно лишь привносить момента, который доказывал бы их значимость, раз они рассматриваются как непосредственные нравственные законы.

«Всякий должен говорить правду». — При провозглашении этой обязанности как безусловной тотчас же добавляется условие: если он знает правду. Заповедь поэтому будет теперь гласить: всякий должен говорить правду, всякий раз согласно своему знанию ее и убежденности в ней. Здравый разум, т. е. именно то нравственное сознание, которое непосредственно знает, что правильно и хорошо, разъяснит также, что это условие уже настолько было связано с его общим изречением, что он именно так разумел эту названную заповедь. Но на деле он этим признает, что, провозглашая ее, он тут же и нарушил; он говорил: всякий должен говорить правду; имел же он в виду, что всякий должен говорить правду согласно своему знанию ее и убежденности в ней; т. е.' он говорил не то, что имел в виду; а говорить не то, что имеют в виду, значит не говорить правды. Вместе с поправкой эта неправда или неудачная формула теперь будет гласить: всякий должен говорить правду согласно своему имеющемуся всякий раз знанию ее или убежденности в ней. — Но тем самым всеобще — необходимое, в себе значимое, что хотело выразить это положение, обратилось, напротив, в совершенную случайность. Ибо то обстоятельство, что говорится правда, предоставлено случаю: знаю ли я правду и могу ли я убедиться в ней; а этим сказано только то, что истинное и ложное будет высказываться без разбора, как кому придется их знать, иметь в виду и понимать. Эта

16 случайность содержания обладает всеобщностью только в форме предложения, в которой она выражена; но в качестве нравственного положения оно обещает некоторое всеобщее и необходимое содержание, а из — за случайности содержания оно противоречит себе самому. — Если, наконец, это положение исправить так, что случайность знания правды и убежденности в ней должны отпасть и правда должна также стать достоянием знания, то получится заповедь, прямо противоречащая той, которая послужила исходным положением. Предполагалось, что здравый разум прежде всего непосредственно обладает способностью выражать правду, а теперь говорится, что он должен знать ее, т. е. не знает, как ее выразить непосредственно. — Если рассматривать со стороны содержания, то окажется, что последнее упущено в требовании: правду должно знать; ибо это требование относится к знанию вообще: дблжно знать; требуется, следовательно, скорее то, что свободно от всякого определенного содержания. Но здесь речь шла о некотором определенном содержании, о некотором различии в нравственной субстанции. Однако это непосредственное определение ее есть такое содержание, которое оказалось, скорее, совершенной случайностью и которое, будучи возведено во всеобщность и необходимость так, чтобы знание получило выражение закона, — напротив, исчезает.

Другая знаменитая заповедь гласит: возлюби ближнего твоего как себя самого. Она обращена к единичному в его отношении к единичному и утверждает это отношение как отношение одного единичного к другому или как отношение чувства. Деятельная любовь, — ибо недеятельная любовь лишена бытия и потому, конечно, не имеется в виду, — стремится к тому, чтобы отвратить от человека зло и принести ему добро. Для этого необходимо уметь различать, что для него зло, что есть целесообразное добро в противоположность этому злу и что вообще есть его благо; это значит, я должен любить его, обращаясь к рассудку; безрассудная любовь повредит ему, может быть, больше, чем ненависть. Но руководимое рассудком существенное благодеяние в своем богатейшем и важнейшем виде — это руководимые рассудком общие действия государства, действия, по сравнению с которыми действование единичного как такового становится чем — то вообще столь ничтожным, что о нем едва ли стоит и говорить. Действия государства при этом обладают столь огромной силой, что если бы единичное действование вздумало противопоставить себя им и либо стать преступным, действуя прямо в своих интересах, либо из любви к другому обманным путем лишить всеобщее того права и той доли, которые оно в нем имеет, то оно вообще оказалось бы тщетным и было бы неодолимо сокрушено. Для благодеяния, которое есть чувство, остается только значение совершенно единичного действования, некоторой помощи в случае нужды, которая столь же случайна, как и кратковременна. Случаем определяется не только повод к благодеянию, но и то, есть ли оно вообще деяние (ein Werk), не растворится ли оно тотчас же вновь и не обратится ли оно само скорее в зло. Таким образом, эта деятельность на благо других, провозглашенная необходимой, такова, что она может, пожалуй, существовать, а может и не существовать; если вдруг представится случай, она может быть и есть некоторое деяние, может быть и есть благо, а может быть и нет. Этот закон, стало быть, столь же мало обладает всеобщим содержанием, как и первый, нами рассмотренный, и он не выражает — как надлежало бы абсолютному нравственному закону — чего — то такого, что есть в себе и для себя. Или: подобного рода законы застревают только на долженствовании, но не обладают действительностью; они — не законы, а только заповеди.

Но фактически из природы самого дела явствует, что необходимо отказаться от всеобщего абсолютного содержания; ибо никакая определенность, устанавливающаяся в простой субстанции (а ее сущность в том и состоит, что она — простая), не соответствует ей. Заповедь в своей простой абсолютности сама провозглашает непосредственное нравственное бытие; различие, которое проявляется в ней, есть некоторая определенность и, стало быть, некоторое содержание, подчиненное абсолютной всеобщности этого простого бытия. Так как, следовательно, необходимо отказаться от абсолютного содержания, то заповеди может принадлежать лишь формальная всеобщность или отсутствие противоречия с собой 28, ибо бессодержательная всеобщность есть формальная всеобщность, а абсолютное содержание само значит только то, что оно есть различие, которое не есть различие, или бессодержательность.

То, что остается на долю предписыванию законов, есть, следовательно, чистая форма всеобщности или фактически тавтология сознания, которая противостоит содержанию, и есть знание не о сущем или подлинном содержании, а о сущности или о его равенстве себе самому.

Нравственная сущность поэтому сама не есть непосредственно содержание, а лишь критерий, определяющий, способно ли некоторое содержание быть законом или нет, когда оно не противоречит себе самому. Предписывающий законы разум низведен до разума только проверяющего.



Гегель.

 

Нравственность - В философской системе Гегеля.

Согласно философии Гегеля, дух, достигнув в теоретическом мышлении и в свободе воли настоящего самоопределения в своей внутренней сущности, возвышается над своей субъективностью; он может и должен проявить свою сущность предметно-действительным образом, стать духом объективным. Первое объективное проявление свободного духа есть право. Оно есть осуществление свободной личной воли, во-первых, по отношению к внешним вещам — право собственности, во-вторых, по отношению к другой воле — право договора, и, наконец, по отношению к своему собственному отрицательному действию через отрицание этого отрицания — в праве наказания. Нарушение права, лишь формально и абстрактно восстанавливаемого наказанием, вызывает в духе моральное требование реальной правды и добра, которые противополагаются неправедной и злой воле как долг (das Sollen), говорящий ей в её совести. Из этой раздвоенности между долгом и недолжной действительностью дух освобождается в действительной нравственности (Sittlichkeit), где личность находит себя внутренне связанной или солидарной с реальными формами нравственной жизни, или, по гегелевской терминологии, субъект сознаёт себя как одно с нравственной субстанцией на трёх ступенях ее проявления: в семье, гражданском обществе (bürgerliche Gesellschaft) и государстве. Государство, по Гегелю, — высшее проявление объективного духа, совершенное воплощение разума в жизни человечества; Гегель называет его даже богом. Как осуществление свободы каждого в единстве всех, государство вообще есть абсолютная самоцель (Selbstzweck). Национальные же государства, как и тот народный дух (Volksgeister), который в этих государствах воплощается, суть особые проявления всемирного духа, и в их исторических судьбах действует диалектическая мощь этого духа, который через их смену избавляется постепенно от своих ограниченностей и односторонностей и достигает своей безусловной самосознательной свободы.

Википедия.

 

дух+разум, а сколько разговоров ?!

Каким же образом человек может стать адептом и тем более Архатом? Эзотерические учения называют лишь один путь для осуществления этой грандиозной цели — духовное развитие и самосовершенствование человека на протяжении целого ряда перевоплощений. Опыт прежних жизней, как известно, не исчезает в небытии.
Он накапливается в хранилищах сознания-души, составляя нетленное и подлинное сокровище человека, и рано или поздно приводит его к достижению им сверхчеловеческого, богочеловеческого состояния сознания, которое и превращает человека в Архата.

Существует ли какой-либо метод ускорения этого медленного процесса? И что может помочь ученику эзотерических учений осуществить далекую цель своей жизни быстрее? В эзотерических духовных практиках действительно существует нечто, способное ускорить индивидуальную эволюцию человека. Это нечто именуется посвящением, — понятием, с одной стороны, овеянным легендами, с другой, спрофанированным и даже опошленным на Западе.

Что же представляет собой таинственное посвящение, дающее человеку необычные духовно-психические возможности и высшее состояние сознания?

Тайны Посвящения
В теософских источниках и работах Е. И. Рерих о посвящении говорится:

«Степени посвящения Адепта отмечают семь стадий, на которых он открывает тайну семеричных принципов в природе и человеке и пробуждает свои спящие силы».(«ПМ», 66.)

В письмах Махатм подтверждается и наличие в Шамбале определенной традиции посвящения. Так, в одном из писем Синнетту Учитель Кут-Хуми пишет:

«Я чрезвычайно занят приготовлениями к посвящению. Несколько моих учеников, в том числе Джул Кул, стремятся достичь «другого берега». («ПМ», 106.)

О существовании в Белом Братстве этой традиции упоминала и Е. П. Блаватская в своем письме Олькотту, перед которым возникла альтернатива — стремиться к принятию посвящения или нет: «(…) Запомните, что первые семь лет начального посвящения я подвергалась искушениям и опасностям, это было время борьбы со всеми олицетворениями зла, так что подумайте хорошенько, прежде чем решиться (…)». («Teosophist», март, 1922.)

Не исключено, что в Белом Братстве существует несколько ступеней посвящения, каждая из которых имеет свои задачи и свое содержание.

Отвечая на вопросы о тайнах посвящения, Е. И. Рерих писала своим корреспондентам:

«Читая упомянутую Вами книгу, не забывайте, что писала я о видениях и снах в моем предыдущем письме. Вся бутафория в сценах описываемого посвящения Вам станет ясна. Великие Учителя не могут тратить свое драгоценное время на такие детские спектакли. Истинное Посвящение не нуждается ни в каких ритуалах, оно приходит, когда внутренний человек готов, и лишь Великий Учитель его присутствует при этом, ибо Он направляет тот трансмутирующий луч, который должен быть воспринят учеником.

Помните, что сказано во вт[орой] книге «Листы Сада М.» (…) о высшем и последнем акте всех мистерий? Всегда помните — там, где нет величавой простоты, там нет и красоты, значит, нет и Высшего Присутствия. Не забудьте также, что все мистерии были основаны на Земле и для Земли, именно для земного сознания, но все высшие мистерии хранились в тайне и отличались отсутствием обрядности».

(Е. И. Рерих, 01.08.34.)
«Очень советую Вам не слишком интересоваться названиями посвящений, ведь это ни к чему не ведет. В древности в каждой религиозно-философской школе или сокровенном братстве существовали свои подразделения, или степени, и обозначения их. Будьте уверены, что истинные ступени не обозначаются названиями, встречаемыми сейчас в книгах. Если же Вы хотите, то возьмите прекрасные определения ступеней духовного продвижения, данные в «Агни Йоге». Ведь есть изучающие оккультизм, которые убеждены, что солнечное посвящение происходит на физическом солнце! Все ступени посвящения в нас самих. Когда ученик готов, он получает Луч Озарения, соответствующий достигнутой им ступени очищения и расширения сознания и огненного преображения центров.

Для Вашего удовольствия привожу Вам древние египетские степени посвящения в их греческих эквивалентах. Первая степень — называлась Пастофорис; вторая — Неокорис; третья степень — Меланефорис; четвертая — Кристофорис; пятая — Балахат; шестая — Астрологос; седьмая — Профета или Сафкнаф Панках. Продвинетесь ли Вы на духовном пути от знания этих условных названий? Также хочу сказать, что нужно проходить путь не факелом чадящим, но светом очищающим и пронизывающим тьму».

(Е. И. Рерих, 16.01.35.)
Добавим, что упоминаемым в данной цитате центрам сознания принадлежит ключевая роль в процессе духовного самосовершенствования и в посвящении, как его кульминационном моменте. В письмах Е. И. Рерих упоминаются семь состояний сознания человека, характерных для семи принципов, образующих его существо, и семи основных центров, открытие и трансмутация которых приводят его к достижению состояния Архата:

«Главных центров семь, и они отвечают семи принципам человека. Но для завершения человек должен возжечь в себе все 49 огней, которые заключают в себе огни всех центров и их разветвлений.

В Агни Йоге упомянут 21 (центр), ибо открытие и трансмутация 21 центра влечет за собою возгорание и остальных, ибо многие центры имеют двойные разветвления. Для высокого духовного развития нужно не только открытие, но и трансмутация всех центров, ибо просто открытие одного или двух центров ведет лишь к низшему психизму и ко многим опасностям. Но вообще без участия Учителя недоступно правильное открытие центров. При этом я подразумеваю Высшего Учителя, ибо лишь такой Учитель может знать истинное состояние нашего организма во всех его оболочках и может регулировать давление крови, столь опасное при открытии центров, не говоря уже при огненной трансмутации их. Потому в книгах Учения прежде всего устанавливается длительная подготовка организма, именно, физическая и духовная профилактика. Совершенно необходимо очищение мышления и сердца, затем следует расширение сознания, утончение всех чувств и воспитание сердца, ибо сердце, как синтетический орган, может дать нам то духовное развитие, при котором может начаться не только открытие центров, но мы сможем обратить на себя внимание Великого Учителя, который и примет нас под свое наблюдение и допустит даже до следующей ступени, до огненной трансмутации центров, если духовность наша позволит этот опаснейший опыт. Без наличия очищенной духовности мы можем проделать все существующие упражнения для развития нервных центров, но, в лучшем случае, достигнем лишь жалкого психизма или же разовьем медиумизм, если он был у нас в спящем состоянии, и, таким образом, легко можем стать добычею любого одержателя.

Вы хотите знать, где помещаются центры. Принято перечислять семь главных чакр:

1. Муладхара-Кундалини, помещающийся у основания спинного хребта;

2. Свадиштхана-чакра — в животе, между основанием спинного хребта и пупком;

3. Манипура-чакра, или солнечное сплетение;

4. Анахата-чакра, или центр чаши;

5. Вишуддхи-чакра, или центр гортани;

6. Аджна-чакра, или третий глаз;

7. Брамарандра-чакра, или центр колокола в темени.

Но, конечно, в одном мозгу их гораздо больше. Редко когда перечисляются центры оплечий, скул, легких, запястий, почек и т. д. (…)

Также среди Великих Учителей ценится особенно проявление глаза Данг-мы (данг-ма — «очищенная душа» — С), что не есть ясновидение, как оно понимается, но выражение чувст-вознания, накопленного в «чаше» на протяжении тысячелетних жизненных опытов и самоотверженных жизней, устремленных к одной цели, к достижению своего великого назначения стать полным Архатом, или Богочеловеком». (Е. И. Рерих, 02.04.35.)

 

Нравственное действие, человеческое и божественное знание, вина и судьба.


Противоречие между сущностью и индивидуальностью.] — Но поскольку в нравственном царстве получилась противоположность, самосознание еще не вступило в свои права в качестве единичной индивидуальности; последняя имеет в нем значение, с одной стороны, только всеобщей воли, с другой стороны, крови семьи; «это» отдельное лицо имеет значение лишь недействительной тени. — Еще не совершено никакого действия; действие же и есть действительная самость. — Оно нарушает спокойную организацию и движение нравственного мира. То, что в последнем выступает как порядок и согласованность его обеих сущностей, из которых одна подтверждает и восполняет другую, благодаря действию становится переходом противоположностей, в котором каждая из сущностей оказывается в гораздо большей степени ничтожностью себя самой и другой, чем подтверждением; — оно превращается в негативное движение, или в вечную необходимость страшной судьбы, — необходимость, которая ввергает в бездну (Abgrund) ее простоты как божественный, так и человеческий законы, равно как и оба самосознания, в коих эти силы имеют свое наличное бытие; для нас же это — переход в абсолютное для — себя — бытие чисто единичного самосознания.

Основа (der Grund), из которой исходит это движение и на которой оно происходит, есть царство нравственности; но деятельность этого движения есть самосознание. В качестве нравственного сознания оно есть простое чистое направление к нравственной существенности, — оно есть долг. В этом сознании нет произвола, так же как и нет борьбы, нет нерешительности, поскольку предписывание и проверка законов прекращены; нравственная существенность для него есть непосредственное, непоколебимое, свободное от противоречия. Поэтому нет такой [даже] плохой драмы, в которой не было бы коллизии между страстью и долгом, и комедии, в которой не было бы коллизии между долгом и долгом, — коллизии, которая по содержанию есть то же самое, что коллизия между страстью и долгом, ибо страсть точно так же может быть представлена как долг, потому что долг, когда сознание возвращается в себя из непосредственной субстанциальной существенности долга, превращается в формально — всеобщее, которому, как выяснилось выше, одинаково хорошо подходит любое содержание. Коллизия же между долгом и долгом комична, потому что она выражает противоречие, а именно противоречие некоторого противоположенного абсолютного, следовательно, выражает абсолютное и непосредственно — ничтожность этого так называемого абсолютного или долга. — Но нравственное сознание знает, что ему делать, и твердо решает относительно того, принадлежать ли божественному или человеческому закону. Эта непосредственность его решительности есть некоторое в — себе—бытие и имеет поэтому в то же время значение природного бытия, как мы видели; природа, а не случайное стечение обстоятельств и не случайность выбора предназначает один пол для одного закона, другой — для другого; — или, наоборот, обе нравственные силы сами сообщают себе в двух полах свое индивидуальное наличное бытие и претворение в действительность.

Итак, вследствие того, что, с одной стороны, нравственность по существу состоит в этой решительности и потому для сознания только один закон есть сущность, а с другой стороны, вследствие того, что нравственные силы действительны в самости сознания, они приобретают значение ъашшо — исключения и проти — вополагания друг другу; — в самосознании они суть для себя, подобно тому как в царстве нравственности они суть только в себе. Нравственное сознание, так как оно твердо решает в пользу одного из этих законов, есть по существу характер; существенность того и другого закона для него не одинакова; противоположность выступает поэтому в виде несчастной коллизии долга только с бесправной действительностью. Нравственное сознание в этой противоположности оказывается самосознанием, и как таковое оно в то же время стремится к тому, чтобы насильственно подчинить закону, которому оно принадлежит, эту противоположную действительность, или же обмануть ее. Так как оно видит справедливость только на своей стороне, и несправедливость — на другой стороне, то из двух [сознаний] то сознание, которое принадлежит божественному закону, усматривает на другой стороне человеческое случайное насилие; а то сознание, которое предназначено для человеческого закона, усматривает на другой стороне Своенравие и непослушание внутреннего для — себя — бытия; ибо повеления правительства составляют всеобщий, очевидный обще-: ственный смысл; воля же другого закона есть подземный, замкнутый во «внутреннее» смысл, которая в своем наличном бытии является как воля единичности и, вступая в противоречие с первым, оказывается злым своеволием.

Благодаря этому в сознании возникает противоположность знаемого и незнаемого, подобно тому как в субстанции — противоположность сознательного и бессознательного; и абсолютное право нравственного самосознания вступает в конфликт с божественным правом сущности. Для самосознания как сознания предметная действительность как таковая обладает сущностью; по своей же субстанции оно есть единство себя и этого противоположного, и нравственное самосознание есть сознание субстанции; поэтому предмет, будучи противоположен сознанию, полностью потерял значение обладания сущностью для себя. Подобно тому как давно исчезли сферы, где предмет есть только некоторая вещь, исчезают и эти сферы, где сознание, исходя из себя, закрепляет нечто и возводит в сущность единичный момент. В противоположность такой односторонности действительность обладает собственной силой; в союзе с истиной она противостоит сознанию и лишь показывает последнему, что есть истина. Но нравственное сознание выпило из чаши абсолютной субстанции забвение всякой односторонности для — себя — бытия, его целей и специфических понятий и потому потопило вместе с тем в этих водах Стикса всякую собственную существенность и самостоятельное значение предметной действительности. Поэтому его абсолютное право состоит в том, чтобы, поступая согласно нравственному закону, оно в этом претворении в действительность находило одно лишь выполнение самого этого закона, и в том, чтобы действие указывало только на нравственное действование. — Нравственное как абсолютная сущность и абсолютная мощь в одно и то же время не может допустить никакого извращения своего содержания. Если бы оно было только абсолютной сущностью без мощи, оно могло бы быть извращено индивидуальностью; но последняя, как нравственное сознание, вместе с отказом от одностороннего для — себя — бытия отреклось от извращения; точно так же и наоборот, одна лишь сила могла бы быть извращена со стороны сущности, если бы она еще была таким для — себя — бытием. В силу этого единства индивидуальность есть чистая форма субстанции, которая есть содержание, а действование есть переход из мысли в действительность лишь как движение некоторой лишенной сущности противоположности, моменты которой не имеют особенного, друг от друга отличного содержания и существенности. Абсолютное право нравственного сознания состоит поэтому в том, чтобы действие, форма его действительности, было лишь тем, что оно знает.

[2. Противоположности нравственной деятельности.] — Но нравственная сущность сама расколола себя на два закона, и сознание как нераздвоенное отношение к закону предназначено только для одного. Подобно тому как это простое сознание настаивает на абсолютн&м праве, чтобы ему как нравственному сознанию сущность являлась в том виде, в каком она есть в себе, так и эта сущность настаивает на праве своей реальности, или на своем удвоении. Но в то же время это право сущности не противостоит самосознанию в том смысле, будто оно где — то в другом месте, — оно есть собственная сущность самосознания; только тут оно имеет свое наличное бытие, свою силу, а его противоположность есть акт самосознания. Ибо последнее именно потому, что оно есть для себя самость и начинает действовать, поднимается из простой непосредственности и само устанавливает раздвоение. Совершая действие, оно отказывается от определенности нравственности в том смысле, что она есть простая достоверность непосредственной истины, и устанавливает разделение себя самого на себя как на деятельный момент и на противостоящую негативную для него действительность. Самосознание, таким образом, благодаря действию становится виной. Ибо вина есть его действование [49], а действование — его сокровеннейшая сущность; и вина получает также значение преступления: ибо в качестве простого нравственного сознания оно обратилось к одному закону, но отказалось от другого и нарушает его своим действием. — Вина не есть равнодушная двусмысленная сущность в том отношении, что действие, как оно действительно обнаруживается, может быть, но может и не быть действованием_ ее самости, словно с действованием могло бы связываться нечто внешнее и случайное, что не принадлежит действованию, с каковой стороны, следовательно, действование было бы невиновным. Наоборот, действование само есть это раздвоение: оно устанавливает себя для себя и противопоставляет этому некоторую чуждую внешнюю действительность; то, что таковая есть, относится к самому действованию и ему обязано своим бытием. Свободно от вины поэтому только недействование — как бытие камня, даже не бытие ребенка. — Но по содержанию в нравственном поступке заключается момент преступления, потому что он не снимает природного распределения обоих законов между двумя полами, а напротив, будучи нераздвоенным ориентированием на закон, остается внутри природной непосредственности и, будучи действованием, превращает эту односторонность в вину в том смысле, что схватывает только одну из сторон сущности и негативно относится к другой, т. е. нарушает ее. К чему относится во всеобщей нравственной жизни вина и преступление, действование и совершение поступков, — об этом определеннее будет сказано позже; непосредственно ясно лишь то, что совершает поступки и бывает виновно не «это» отдельное лицо; ибо оно как «эта» самость есть только недействительная тень, или: оно есть лишь в качестве всеобщей самости, и индивидуальность просто есть формальный момент действования вообще, а содержание — это законы и нравы и определенно для отдельного лица — законы и нравы его сословия; отдельное лицо есть субстанция в качестве рода, который в силу своей определенности, правда, становится видом, но вид остается в то же время всеобщностью рода. Самосознание внутри народа спускается от всеобщего лишь до особенности, не до единичной индивидуальности, которая в своем действовании выявляет исключительную самость, некоторую негативную по отношению к себе действительность, а в основе его поступков лежит прочное доверие к целому — доверие, к которому не примешано ничего постороннего, ни страха, ни вражды.

Нравственное самосознание в своем действии узнает теперь на опыте развитую природу действительных поступков, — и тогда, когда оно подчинялось божественному, и тогда, когда оно подчинялось человеческому закону. Явный для него закон в своей сущности связан с противоположным законом; сущность есть единство обоих; действие же осуществил только один из них в противовес другому. Но так как в своей сущности первый связан с последним, то выполнение одного вызывает другой, и притом как некую оскорбленную и ввиду этого враждебную, требующую мести сущность, — каковым его сделало действие. Поступкам вообще ясна только одна сторона решения; но последнее в себе есть негативность, которая противопоставляет нечто для него «иное», нечто чуждое решению, которое есть знание. Действительность поэтому содержит внутри себя в скрытом виде другую, чуждую знанию сторону, и показывает себя сознанию не такой, какова она в себе и для себя, — сыну не показывает, что его оскорбитель, которого он убивает, — его отец; не показывает, что царица, которую он берет в жены, — его мать. Нравственное самосознание, таким образом, подстерегается некоей силой, которая боится света и выступает на сцену лишь тогда, когда действие совершено, и тогда застигает это самосознание на месте действия; ибо совершённое действие есть снятая противоположность знающей самости и противостоящей ей действительности. То, что совершает поступки, не может отрицать преступления и своей вины; действие в том и состоит, что оно приводит в движение неподвижное и вызывает наружу то, что лишь скрыто в возможности, и таким образом соединяет неосознанное с осознанным, не обладающее бытием — с бытием. Действие, следовательно, обнаруживается в этой истине как нечто такое, чем осознанное связано с неосознанным, собственное — с чужим, как раздвоенная сущность, другую сторону которой сознание узнает на опыте, и притом также как свою сторону, но как силу, которая им оскорблена и враждебно возбуждена.

Бывает, что право, которое скрывается в засаде, имеется налицо для совершающего поступки сознания не в свойственном ему облике, а лишь в себе, во внутренней вине решения и совершения поступков. Но нравственное сознание — полнее, его вина — чище, когда оно заранее знает закон и силу, против которой оно выступает, считая ее насилием и несправедливостью, нравственной случайностью, и, как Антигона, совершает преступление сознательно. Совершённое действие извращает его воззрение; само совершение говорит о том, что то, что нравственно, должно быть действительно; ибо действительность цели есть цель поступков. Поступки как раз и выражают единство действительности и субстанции, они говорят о том, что действительность не случайна для сущности, а при наличии союза с последней она дается только истинному праву. Ради этой действительности и ради своего действования нравственное сознание должно признать своей действительностью то, что ему противоположно, оно должно признать свою вйну;

терпя беду, мы признаем, что согрешили 2Э.

Это признание выражает снятый разлад между нравственной целью и действительностью, оно выражает возвращение к нравственному образу мыслей, который знает, что только правое имеет значение. Тем самым, однако, то, что совершает поступки, отказывается от своего характера и от действительности своей самости, и оно погибло. Его бытие состоит в том, что оно принадлежит своему нравственному закону как своей субстанции; но в признании противоположного [закона] этот закон перестал быть для него субстанцией; и вместо своей действительности оно достигло недействительности, образа мыслей. — Субстанция, правда, выступает в индивидуальности как пафос ее, а индивидуальность — как то, что оживляет ее и потому стоит над ней; но субстанция есть пафос, который в то же время есть характер [совершающего поступки]; нравственная индивидуальность непосредственно и в себе составляет одно с этим своим всеобщим, она имеет свое существование только в нем и не в состоянии пережить гибели, которой подвергается эта нравственная сила от противоположной ей силы.

Но при этом она обладает достоверностью того, что та индивидуальность, пафос которой есть эта противоположная сила, претерпевает зла не больше, чем она причинила. Движение нравственных сил друг против друга, как и движение индивидуальностей, утверждающих их в жизни и поступках, достигло своего истинного конца только в том, что обе стороны подвергаются одной и той же гибели. Ибо ни одна из этих сил не имеет никакого преимущества перед другой, чтобы быть более существенным моментом субстанции. Равная существенность и равнодушная устойчивость обеих друг возле друга есть их лишенное самости бытие. В действии они суть в качестве самодовлеющей сущности, но разной самодовлеющей сущности, что противоречит единству самости и составляет их бесправность и необходимую гибель. Точно так же характер, с одной стороны, со стороны своего пафоса или субстанции, принадлежит только одной из этих сил, с другой же, со стороны знания, характер и той и другой раздвоен на осознанное и неосознанное, и так как каждый из них сам вызывает эту противоположность и благодаря действию даже и не — знание оказывается его произведением, он впадает в вину, которая уничтожает его. Победа одной силы и ее характера и поражение другой стороны было бы, следовательно, только частью и незавершенным произведением, которое неудержимо движется к равновесию обеих. Лишь в равном подчинении обеих сторон осуществлено абсолютное право, и нравственная субстанция выступила как негативная сила, которая поглощает обе стороны, или как всемогущая и справедливая судьба.

[3. Растворение нравственной сущности.] — Если рассматривать обе силы с точки зрения их определенного содержания и его индивидуализации, то картина их сложившегося конфликта с ее формальной стороны предстанет перед нами как конфликт нравственности и самосознания с бессознательной природой и наличествующей благодаря этой природе случайностью (последняя имеет некоторое право по отношению к самосознанию, потому что оно есть только истинный дух, только в непосредственном единстве со своей субстанцией); со стороны же своего содержания эта картина предстанет как разлад между божественным и человеческим законами. — Юноша выбывает из бессознательной сущности, из духа семьи, и становится индивидуальностью общественности; но то обстоятельство, что он еще принадлежит природе, из которой он вырвался, сказывается в том, что он в силу случайности один из двух братьев 30, которые с равным правом домогаются одного и того же; неравенство, выражающееся в более раннем и более позднем рождении, как природное различие не имеет значения для них, вступающих в нравственную сущность. Правительство же как простая душа или самость народного духа не допускает двойственности индивидуальности; и по отношению к нравственной необходимости этого единства природа выступает как случайность множественности. Между обоими поэтому возникает раздор, и их равное право на государственную власть сокрушает обоих, ибо они в равной мере не правы. Если посмотреть на это с человеческой точки зрения, то преступление совершил тот, который, не будучи владеющим, нападает на общественность, во главе которой стоял другой; напротив, право оказывается на стороне того, который сумел схватить другого лишь как отдельное лицо, оторванное от общественности, и изгнал его в этом состоянии бессилия; он посягнул лишь на индивида как такового, а не на общественность, не на сущность человеческого права. Общественность, подвергшаяся нападению со стороны пустой единичности и защищенная ею, сохраняется, а оба брата находят свою гибель один от руки другого, ибо индивидуальность, с для — себя — бытием которой связывается опасность для целого, сама себя исключила из общественности и растворяется внутри себя. Но одного, находившегося на ее стороне, общественность будет чтить; другого же, который уже со стен города возвестил о своем разорении, правительство, восстановленная простота самости общественности, накажет лишением последних почестей; — кто дерзнул наложить руку на высший дух сознания, на общину, у того должна быть отнята честь всей его завершенной сущности, честь, оказываемая отошедшему духу.

Но если всеобщее таким образом легко отбрасывает самую верхушку своей пирамиды и над бунтующим принципом единичности, над семьей, одерживает, правда, победу, все же этим оно вовлекло себя только в борьбу с божественным законом, сознающий себя самого дух вовлек себя в борьбу с духом, лишенным сознания; ибо этот последний есть другая существенная мощь и потому первою не сокрушенная, а лишь оскорбленная. Но против полновластного, открыто действующего закона он для действительного осуществления находит поддержку лишь со стороны бескровной тени. Как закон слабости и мрака он на первых порах побеждается законом света и силы, ибо его власть — под землей, а не на земле. Однако действительное, отняв у «внутреннего» его честь и мощь, тем самым поглотило свою сущность. Мощность открытого духа коренится в подземном мире; уверенная в себе самой и уверяющая себя достоверность народа имеет истину своей клятвы, всех в одно связующей, лишь в бессознательной и безмолвной субстанции всех, — в водах забвения. Поэтому осуществление открытого духа превращается в противоположность, и он на опыте узнает, что его высшее право есть высшая несправедливость, его победа есть, напротив, его собственная гибель. Мертвый, чье право нарушено, знает поэтому, как найти орудие мести за себя, орудие одинаковой действительности и мощи с той силой, которая оскорбила его. Эти силы суть другие общественности, чьи алтари осквернили псы и птицы трупом покойника, который не был возведен в бессознательную всеобщность путем подобающего ему возвращения в лоно стихийного индивида, а остался на поверхности земли в царстве действительности и в качестве силы божественного закона получает теперь некоторую обладающую самосознанием действительную всеобщность. Эти другие, полные вражды силы восстают и разрушают общественность, которая обесчестила и сломила свою силу — благоговение семьи.

В этом представлении движение человеческого и божественного закона находит выражение своей необходимости в индивидах, в которых всеобщее выступает в качестве пафоса, а деятельность движения — в качестве индивидуального действования, придающего необходимости движения видимость случайности. Но индивидуальность и действование составляют принцип единичности вообще, который в своей чистой всеобщности был назван внутренним божественным законом. Как момент открытой общественности он обладает не только указанной подземной или в своем наличном бытии внешней действенностью, но и столь же открытым, в действительном народе действительным наличным бытием и действительным движением. В этой форме то, что представлялось простым движением индивидуализованного пафоса, получает другой вид, и преступление, равно как и вытекающее из него разрушение общественности, получает свойственную ему форму наличного бытия. — Человеческий закон, таким образом, будучи в своем всеобщем наличном бытии общественностью, в своем претворении в действие вообще — мужественностью, в своем действительном претворении в действие — правительством, — есть, движется и сохраняется благодаря тому, что он вбирает в себя обособление пенатов или обособление на самостоятельные семьи, возглавляемые женственностью, и сохраняет их растворенными в своей непрерывной текучести. Но в то же время семья есть вообще его стихия, всеобщая основа, приводящая в действие единичное сознание. Сообщая себе устойчивое существование лишь, путем нарушения счастья семьи и путем растворения самосознания во всеобщее сознание, общественность создает себе внутреннего врага в том, что она подавляет и что для нее в то же время существенно — в женственности вообще. Последняя — вечная ирония общественности, — пользуясь интригой, изменяет общую цель правительства в частную, превращает его 'общую деятельность в произведение «этого» определенного индивида и обращает общую собственность государства в достояние и украшение семьи. Таким образом, серьезную мудрость зрелого возраста, который, оставаясь равнодушным к единичности — к удовольствию и потреблению так же, как и к действительной деятельности, — думает и заботится только о всеобщем, женственность делает предметом насмешки для беззаботности незрелой юности и предметом презрения для ее энтузиазма; она вообще возводит в полноценность силу молодости: сына, в лице которого мать родила себе господина, брата, в лице которого сестра имеет равного себе мужчину, юноши, благодаря которому дочь, освобождаясь от своей зависимости, пользуется наслаждением и достоинством жены. — Но общественность может сохраняться лишь при подавлении этого духа единичности, и так как он составляет существенный момент, она, правда, точно так же и порождает его как начало неприязненное и именно благодаря тому, что она его подавляет… Но так как это начало, отрываясь от общей цели, оказывается только злым и внутренне ничтожным, то оно было бы бессильно, если бы сама общественность не признавала силу молодости, незрелую мужественность, которая еще находится внутри единичности, силою целого, ибо общественность есть народ, она сама есть индивидуальность и по существу для себя только в том — смысле, что другие индивидуальности суть для нее, что она—исключает их из себя и знает себя независимой от них. Негативная сторона общественности, подавляя внутренне обособление индивидов, но будучи вовне самодеятельна, имеет в индивидуальности свое оружие. Война есть дух и форма, в которой имеется налицо в своей действительности и подтверждении существенный момент нравственной субстанции, абсолютная свобода нравственной самодовлеющей сущности от всякого наличного бытия. Так как война, с одной стороны, дает почувствовать силу негативного единичным системам собственности и личной независимости, равно как и самой отдельной личности, а, с другой стороны, именно эта негативная сущность возвышается в войне как то, чем сохраняется целое, — то храбрый юноша, к которому женственность питает чувственное влечение, подавленное начало развращения, выступает наружу и есть то, что пользуется признанием. Теперь именно природная сила и то, что выступает как счастливый случай, решают участь наличного бытия нравственной сущности и духовной необходимости; так как наличное бытие нравственной — сущности покоится на природной силе и счастье, то тем самым уже предрешено, что оно погибло. — Как прежде лишь пенаты погибли в народном духе, так теперь живые воплощения народного духа гибнут из — за своей индивидуальности, в некоторой всеобщей общественности, чья простая всеобщность лишена духа и мертва и чья жизненность есть отдельный индивид как единичное. Нравственкая форма духа исчезла, и на ее место вступает некоторая другая форма.

Эта гибель нравственной субстанции и ее переход в некоторую другую форму определяются, следовательно, тем, что нравственное сознание направлено на закон по существу непосредственно; в этом определении непосредственности заключается то, что в поступок нравственности проникает природа вообще. Ее действительность только делает явным противоречие и зародыш развращения, который имеют прекрасное единодушие и покоящееся равновесие нравственного духа как раз в самом этом покое и красоте, ибо непосредственность имеет противоречивое значение: она есть бессознательный покой природы и обладающий самосознанием непокойный покой духа. — Вследствие этой природности «этот» нравственный народ есть вообще некоторая индивидуальность, определенная природой и потому ограниченная, и, следовательно, она находит свое снятие в некоторой другой индивидуальности. Но так как эта определенность, которая, утвержденная в наличном бытии, есть ограничение, но точно так же и негативное вообще и самость индивидуальности, — исчезает, то жизнь духа и эта субстанция, во всех [индивидуальностях] обладающая сознанием себя самой, потеряны. Эта субстанция выступает как присущая им формальная всеобщность, не обитает в них более как живой дух, а простая цельность (Gediegenheit) ее индивидуальности рассыпалась на множество точек.


Гегель.

 

фраза Гегеля - перевернувшая знаменитую фразу из Библии - "не судите, да не судимы будете" - на "великий человек осуждает другого на то, чтобы он себе это пояснял".

 

Правда о Cанчо Пансе.


Занимая его в вечерние и ночные часы романами о рыцарях и разбойниках, Санчо Панса, хоть он никогда этим не хвастался, умудрился с годами настолько отвлечь от себя своего беса, которого он позднее назвал Дон Кихотом, что тот стал совершать один за другим безумнейшие поступки, каковые, однако, благодаря отсутствию облюбованного объекта — а им-то как раз и должен был стать Санчо Панса — никому не причиняли вреда. Человек свободный, Санчо Панса, по-видимому, из какого-то чувства ответственности хладнокровно сопровождал Дон Кихота в его странствиях, до конца его дней находя в этом увлекательное и полезное занятие.

Ф.К.

de: Die Wahrheit über Sancho Pansa, год: 1917, перевод: C. Апта.

 

тут снова ошибка - путаница тела с формой. хотя в терминах природы и животного мира так может быть сказано.

 

не плохо )))

 

люди запечатаны Пустотой после астрала ))) это обще известный эзотерический факт.

но - покупайте джинсы лей купер и вы будете в них - неотразимы )))

 

Здесь находится полезная ссылка. Но чтобы видеть эту ссылку - нужно зарегистрироваться. Пожалуйста, зарегистрируйтесь или войдите.

 

современная Гаруда - пурана(Индусская Книга Смерти):

 

Красота какая, не было ни кого.