Путь эзотерика

Ты сам говорил: «Поболит — перестанет»!
— Если еще раз услышишь, как я это говорю, попроси меня заткнуться.

 

Важен не только конечный пукт, но и сам путь. Нужно иногда позволять ему вести тебя.

 

Помни, друг! Мы всегда под одним большим небом!

 

Цени то, что было в прошлом, но не позволяй ему загораживать твоё будущее.

 

Победа не за тем, кто побеждает в бою, а за тем, кто продолжает улыбаться.

 

Почему люди, зная, что в один день превратятся в пыль, продолжают рождаться? Зная, что сама жизнь — это поездка к смерти, почему люди борются за нее?

 

Из сети.

 

Для духовного развития очень важно что мы говорим .Говорим постоянно о плохом,жалуемся,что все плохо... И вроде бы нас это не устраивает, и в то же время мы не перестаем об этом говорить и думать.

Думайте счастливо!!! Думайте о хорошем!!!

«Человек – продукт своих мыслей. Ибо он становится тем, о чем думает на протяжении большего количества времени»
У нас на форуме постоянно идет разговор ни о чем,о всякой ерунде и если кто то начинает стремиться,сказать что то полезное,начинается критика в его адрес.Надо поддерживать начинание,подсказывать,(если это необходимо).Тоько Любовь ,уважение и взаимопонимание,способствует в Духовном развитии.А здесь приветствуется,кто наглее и унизительнее выскажеться в адрес человека с благими намерениями.Что было то прошло и возврата. не должно быть плохому.Мы каждый день учимся чему то хорошему.

 

Например некоторые пророки видели:
Вспомнить Илию пророка, когда он унёсся на огненной колеснице, он наверняка видел что-то удивительное и «сверх естественное» (4 Цар 2 гл). Или вспомним Павла (Апостола), который был в духе восхищён до третьего неба (2 Кор 12:2), наверняка он тоже, что-то видел. Вспомним Иоанна, написавшего «Откровение (Апокалипсис)», он тоже видел Бога, как он пишет в Откровении (Отк 4 глава).

 

Все эти примеры, говорят об одном, что всё таки Бога увидеть можно, и все мы (люди) Его увидим – после смерти. Также, это говорит о том, что я в чём-то не прав был, говоря, что Бога нельзя увидеть.

Наверное, я недостаточно чётко формулировал свои мысли, что-то подзабыл, что-то не учёл.

 

Также, сказано, что «Бога никто никогда не видел» (1 Иоан 4:12), и мы должны понимать, что нужно доверять этим словам. Так как сказано; «что человеку нельзя увидеть лица Бога и остаться в живых» (Исх 33:20), а человеку не стоит не доверять сказанному Богом, так как если Он так сказал, значит — так оно и есть (если, конечно, человек признаёт Бога Творцом вселенной).

 

И самое главное, это то, что во всех этих местах Библии мы видим «взгляд» не человеческими глазами, то-есть, «плотскими» (по аналогии с объективом камеры, которая не может захватить в «свой фокус» неодушевлённые или не воспринимаемые объекты в нашем мире), а духовными.

Павел, Иоанн и другие пророки, они все были в духе, а если и видели что-то наяву, то только Ангелов говорящих с ними или чудесные явления (голоса, видения, яркий свет, огонь (Мк 9:3-8; Исх 13:22.).

Вот, как об этом говорит Павел; «что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» 2 Кор 12:4.

 

Человек не может выразить даже словами то, что видел там на небе, что уж говорить о зрении, сетчатка, стекловидное тело, хрусталик, роговица.

Всё это приспособлено для физического воззрения, но чтобы увидеть Бога и Его святость, нужен чистый Дух.

Можно, конечно, пересказать то, что ты увидел, но это будут лишь блеклые понятия человеческого знания, то-есть, рассказ теми понятиями, которыми мы оперируем, которые мы видим вокруг нас, нашими глазами, понимаем и можем воспринять нашим умом.

 

Из сети.

 

ЛОБСАНГ РАМПА

ШАФРАННАЯ МАНТИЯ

Honi soit que mal y pence —

Gaudet tentamine virtus

Глава 1

Жизнь в Потале

На берегу ручья — Караван из Индии — Спасение утопающей — Стирка в монастыре — Возвращение с прогулки — Встреча с Кис-Кисом — Вкус тсампы — Вечернее богослужение


Странные тени струились перед моим беззаботным взором, колыхаясь в сознании, словно разноцветные фантомы из какого-то далекого прекрасного мира. Испещренная солнцем поверхность воды сверкала совсем близко у моего лица.

Я осторожно опустил руку, наблюдая за пришедшими в движение небольшими ленивыми волнами, и, прищурясь, всматривался в глубину. Вот именно этот большой старый камень — здесь она и живет. Она уже плывет поприветствовать меня. Я неспешно прикоснулся пальцами к замершей рыбине. Она лишь медленно шевелила плавниками, стараясь удержаться возле моей руки.

Мы были старыми друзьями. Я часто приходил сюда, бросал в воду кусочки корма, а затем гладил ее. У нас с ней было полное взаимопонимание, возникающее между существами, у которых нет никакого страха друг перед другом. В то время я даже не знал, что рыбу можно есть.

Буддисты никогда не отнимают жизнь и никогда не приносят страданий другим.

Я глубоко вздохнул и опустил голову в воду, пытаясь тщательнее рассмотреть этот иной, волшебный мир. Я чувствовал себя богом, разглядывающим бесконечно разнообразные формы жизни. Длинные водоросли едва заметно колыхались в прозрачном потоке. Крепкие подводные растения стояли прямо, словно громадные деревья в загадочном лесу. По дну, как змеи, причудливо извивались полоски песка. Они были окаймлены бледно-зелеными водорослями, превращавшими все вокруг в подобие хорошо ухоженной лужайки.

Крошечные рыбки, разноцветные и большеголовые, метались среди зелени в нескончаемом поиске пищи и развлечений. Улитка опустилась на поверхность огромного камня и трудолюбиво счищала с него песок.

Мои легкие разрывались; жаркое полуденное солнце жгло шею, а шероховатые прибрежные камни впились в тело. Осмотрев все в последний раз, я поднялся на колени и благодарно вдохнул ароматный воздух. Здесь — в моем мире — вещи сильно отличались от чудес, которые я только что видел в том спокойном подводном мире. Здесь было слишком много суеты, беспорядка и спешки. Я слегка покачивался из-за незажившей еще раны на левой ноге и поэтому прислонился спиной к любимому старому дереву. Медленно приходя в себя, я оглядывался по сторонам.

Норбу-Линга буквально пылал от многообразия красок: яркая зелень ив, багрянец и золото Островного Храма и глубокая-глубокая небесная лазурь, подчеркнутая белизной пушистых облаков, стремительно летящих над горами откуда-то со стороны Индии. Чистая вода озера отражала и подчеркивала цвета, а легкий ветерок возмущал его поверхность, заставляя отражение вздрагивать и замутняться так, что появлялось ощущение чего-то нереального. Все здесь было мирным и спокойным. Однако я знал, что сразу же за стенами обстановка была совсем иной.

Одни монахи в желто-коричневых мантиях ходили по двору, таская вороха одежды для стирки. Другие, присев возле переливающегося на солнце ручья, отжимали и переворачивали белье, чтобы оно хорошенько вымокло. Выбритые головы блестели на солнце.

День постепенно набирал силу и становилось все жарче. Маленькие послушники, совсем недавно принятые в монастырь, возбужденно прыгали у ручья. Они терли свои мантии большими грязными камнями, стараясь придать своей одежде более старый и поношенный вид. Они стремились создать впечатление, что ее обладатель давно уже не новичок.

Иногда солнце отражалось тонким лучом света от золотой мантии какого-нибудь видного ламы, бредущего из Поталы в Парго-Калинг (или Западных Ворот). Некоторые из них были почтенными людьми, служившими в храме до глубокой старости. Однако иногда попадались и совсем молодые. Одни из них были признанными воплощениями выдающихся лам прошлого, тогда как другие обучались и совершенствовались, полагаясь лишь на собственные силы.

Прокторы, которыми чаще всего становились крепкие тибетцы из провинции Хам, следили за соблюдением дисциплины. Они неспешно вышагивали вокруг, пугая юных монахов своим грозным видом. Рослые и неуклюжие, они были вооружены длинными палками — символом своих обязанностей. Это были совсем не интеллектуалы, а сильные и неподкупные люди, которых, впрочем, только за это и взяли на службу. Один из них подошел ближе и сурово посмотрел на меня вопросительным взглядом. Однако, узнав меня, он направился дальше в поисках нарушителей, заслуживающих его внимания.

Позади меня, устремляясь в небо, возвышалось здание Поталы — Обители Богов — одного из самых величественных творений человеческих рук. Многоцветная скала слабо светилась и играла всеми своими красками, отражаясь в спокойной воде. Повинуясь причудам изменчивого света, выпуклые пестрые образы казались наполненными жизнью. Они вздрагивали и шевелились в теплом дневном воздухе, словно толпа оживленно спорящих людей. Мощные лучи желтого света отражались от Золотых Склепов на крыше Поталы и, устремляясь вдаль, оставляли яркие блики на темных склонах гор.

Внезапный скрип согнувшейся ветки заставил меня обернуться. Мое внимание привлекла старая птица, севшая на дерево над моей головой. Ее оперение было линялым и серым — и от этого она выглядела более древней, чем старший обитатель монастыря. Взглянув на меня блестящими бусинками глаз, она крикнула: «Крак!», повернулась ко мне спиной и, сильно взмахнув крыльями, уронила вниз неожиданный «подарок». Все это она проделала с удивительной быстротой, силой и точностью. Только благодаря спасительному прыжку в сторону мне удалось избежать участи мишени. Птица снова повернулась в мою сторону и, прежде чем приковать свой взгляд к далекому горизонту, еще раз сказала: «Крак! Крак!».

Налетел легкий ветерок и принес с собой приглушенные звуки, свидетельствовавшие о приближении торговцев из Индии: мычание яков, сопротивляющихся попыткам погонщиков заставить животных идти быстрее, астматический скрип старой сухой подпруги, тяжелое шарканье ног и музыкальный шорох маленьких камней, разлетавшихся в стороны от идущего каравана. Вскоре я увидел уныло бредущих животных, тяжело нагруженных тюками с экзотическими товарами. Громадные рога, взметнувшиеся над мохнатыми бровями, то поднимались, то опускались в такт шагам яков, медленно плетущихся по дороге. Одни торговцы были в тюрбанах, другие — в меховых шапках, третьи — в потрепанных фетровых шляпах.

 

Продолжение 2

— Подайте, подайте во имя любви Господа! — молили нищие. Но торговцы оставались безразличными к их мольбе. Это выводило нищих из себя, и они заходились в страшных проклятиях:

— Ваши матери — просто коровы, путавшиеся с боровами. Ваше семя — семя Шайтана. Ваши сестры — базарные потаскухи.

Вдруг на меня повеяло странными запахами. Они заставили меня вздохнуть и внимательно принюхаться. Это были диковинные запахи из глубины Индии, смешавшиеся с ароматом чайных брикетов из Китая и пылью, которая высыпалась из поклажи, — все это, смешиваясь, доносилось до меня. Звуки колокольчиков на яках, громкие разговоры торговцев и проклятия нищих постепенно затихли вдали. Скоро женщины Лхасы будут встречать богатых гостей, а местные торговцы будут шокированы ценами на привезенные товары: их поднятые брови и повышенные голоса станут иллюстрацией непомерно высокой стоимости заморских вещей. Скоро и я отправлюсь обратно в Поталу.

Сзади до меня донесся какой-то непонятный шум, и я обернулся. Неподалеку совершали омовение будущие монахи. Двое готовы были уже подраться, потому что один плеснул водой на другого. Откуда ни возьмись, появились прокторы, и через мгновение провинившиеся уже смиренно шагали в сторону монастыря в железных объятиях «стражей спокойствия».

Но что это? Я обратил взгляд на кусты. Два крохотных блестящих глаза, находившихся прямо у земли, пристально смотрели на меня. Два маленьких серых уха были настороженно обращены в мою сторону, а тело — напряжено и готово стремительно унестись прочь, сделай я хотя бы одно неосторожное движение. Маленькая серая мышь обдумывала возможность проскользнуть между мной и озером, пытаясь пробраться к своей норке. Прямо у меня на глазах она бросилась вперед, не сводя с меня взгляда. Однако она явно слишком переволновалась: не глядя, куда бежит, она налетела на сломанную ветку и, пронзительно вереща от ужаса, полетела головой вниз. Прыжок был, увы, неудачным — до берега было довольно далеко. Перебирая лапками на лету, она шлепнулась в воду. Очевидно, бедная мышь не умела плавать и сразу же начала тонуть. Я зашел по колено в воду и взял ее в руки. Осторожно вытирая зверька краем моей мантии, я выбрался на берег и опустил маленький дрожащий комочек на землю. Замешкавшись на одно лишь мгновение, она скрылась в маленькой норке, позабыв поблагодарить меня за спасение. «Крак!» — прокричала старая птица, смеясь надо мной, а затем поднялась в воздух и, шумно размахивая крыльями, полетела в направлении Лхасы.

В направлении Лхасы? Это напомнило мне, что скоро я смогу вернуться в Поталу. У стен Норбу — Линга стояли монахи, наблюдая за сохнущим на земле бельем. Оно должно быть тщательно осмотрено и лишь потом собрано. Дело в том, что наши меньшие братья — насекомые — могли прогуливаться по лежащей одежде, и поэтому, сворачивая ее, монахи могли их раздавить. Одна уже мысль об этом заставляла буддийских священников вздрагивать и бледнеть.

Часто случалось, что маленький червячок прятался от солнца в складках лежащего белья. Обнаружив его, монахи бережно переносили незваного гостя в безопасное место, где человек не мог бы повлиять на его судьбу. Поэтому монахи то и дело подходили к сохнущей одежде, присматривались к ней и облегченно вздыхали, когда одно за другим крошечные создания оказывались вдали от опасности.

Постепенно кучи белья увеличивались, пока все оно не было собрано и подготовлено к тому, чтобы его отнесли в Поталу. Молодые послушники покачивались под своей свежевыстиранной ношей. Некоторые ничего не могли видеть перед собой из-за наваленного на них груза. Иногда слышались отрывистые крики, когда какой-нибудь малыш падал и ронял свою поклажу на пыльную землю или даже в прибрежную слякоть.

С высокой крыши донеслось низкое гудение раковин и звуки огромных фанфар. Окружающие горы многократно отражали эти звуки, и иногда казалось, что вибрации пульсируют внутри тебя, подолгу не утихая в твоей груди. Затем все вдруг замирало, и вокруг становилось так тихо, что можно было слышать стук собственного сердца.

Я покинул приятную прохладу тени дерева и стал пробираться сквозь кустарник. Идти было трудно. Не так давно, сидя у костра, я обжег левую ногу, и не успела она зажить, как сильный порыв ветра сорвал меня с крыши Поталы и бросил на склон горы, в результате чего обе ноги у меня оказались сломанными. Я ходил с трудом и на некоторое время был освобожден от выполнения своих обычных обязанностей. Однако моя радость была слегка омрачена тем, что мне теперь приходилось учиться «за двоих», искупая тем самым свое безделье.

Сегодня же — в день стирки — я был свободен от своих обязанностей и мог прогуляться и отдохнуть в Норбу-Линге. Из-за недуга я не мог возвратиться через главный вход вместе с высокопоставленными ламами и настоятелями. Каждый шаг давался мне с трудом. «Девяносто восемь, девяносто девять, сто…», — мысленно считал я, шагая. Остановившись у края дороги, я ждал, пока мимо пройдут ламы, монахи и странники. Дождавшись момента, когда никого не было поблизости, я прихрамывая перешел на другую сторону дороги и нырнул в кусты. Поднимаясь по крутому склону горы, я оказался над деревней Шо, а затем вышел на тропинку, пролегающую между зданием суда и Поталой.

Путь был труден, но прекрасен тем, что рядом в изобилии росли мелкие горные растения. Воздух стал прохладным, в результате чего мои недавно сломанные ноги начали нестерпимо болеть. Я подобрал край своей старой, изодранной мантии и присел на удобный камень, собираясь с силами и духом. В стороне Лхасы я увидел маленькие мерцающие огоньки — это были торговцы, расположившиеся на отдых под открытым небом. Индийцы часто пренебрегали возможностью остановиться на постоялом дворе. По правую сторону от себя я увидел сияющую реку, которая, казалось, делала в этом месте передышку на своем нескончаемом пути к Бенгальскому заливу.

— Ур-р, ур-р — раздался чей-то низкий голос, и небольшая пушистая голова уткнулась мне в колени.

— Ур-р, ур-р — как можно ласковее ответил я. Одно плавное движение — и большой черный кот сказался у меня на коленях, тыкаясь в меня мордочкой.

— Благородный Кис-Кис, — с трудом проговорил я сквозь пышную шерсть, — ты задушишь меня, если будешь проявлять ко мне столько внимания.

Осторожно положив руку ему на шею, я мягко отстранил его, чтобы лучше разглядеть. Большие синие, слегка косящие глаза уставились на меня. Его зубы были такими же белыми, как и облака, а широкие подвижные уши внимательно прислушивались к каждому звуку.

Благородный Кис-Кис был моим старым добрым другом. Уютно расположившись под развесистым кустом, мы с ним частенько разговаривали, поверяя друг другу свои опасения, разочарования и прочие жизненные невзгоды. Сейчас он делился впечатлением от повязок у меня на ногах, разводя и снова сводя большие лапы, мурлыкая все громче и громче. Еще некоторое время мы сидели вместе, а затем решили, что пора продолжать путь.

 

продолжение 3

Пока я с трудом тащился вверх по склону, спотыкаясь от боли в поврежденных ногах, благородный Кис-Кис семенил впереди, гордо подняв хвост. Он то и дело исчезал за деревьями ближайшего подлеска, а когда я подходил к нему, резво выпрыгивал мне навстречу и игриво цеплялся за мою развевающуюся мантию.

— Погоди! Погоди! — воскликнул я, когда он в очередной раз бросился на меня. — Такое поведение не пристало командиру Кошачьего Подразделения Охраны.

В ответ он прижал уши, забрался по мантии мне на плечи, а затем снова спрыгнул на землю и скрылся в кустах.

Меня всегда забавляли наши коты. Мы использовали их в качестве охранников. Особым образом воспитанный сиамский кот намного свирепее, чем собака. Наши коты все время проводили у священных предметов. Когда какой-нибудь странник пытался прикоснуться к ним или, тем более, украсть, эти коты — всегда по двое — нападали на него и заставляли отказаться от своего замысла, угрожая вцепиться в горло. Коты-охранники были свирепы, однако я дружил с ними. С помощью телепатии мы могли общаться без всяких трудностей.

Наконец я достиг входной двери. Благородный Кис-Кис был уже здесь и энергично царапал когтями широкую доску деревянного порога. Когда я поднял щеколду, он толкнул дверь своей крепкой головой и исчез в дымном полумраке. Я последовал за ним, правда, не так быстро.

Это и был мой временный дом. Оказавшись здесь, я снова вспомнил о боли в костях, которая была такой нестерпимой, словно я пришел в Поталу из самого Чакпори. Я вошел в коридор, и знакомые запахи напомнили мне, что я снова дома. В воздухе витали ароматы благовоний, сожженных недавно по какому-то поводу. Кисло, горько и жгуче пахло ячье масло, которое мы сжигали в лампах, обогревавших небольшие помещения. В холодные дни масло застывало, и из него можно было лепить фигурки.

Как мы ни вычищали все в комнатах (по правде говоря, мы никогда не усердствовали в этом), этот запах, пропитавший здесь даже стены, присутствовал неизменно. Менее приятным был запах сухого навоза, которым обогревались жилища старых и немощных монахов. Спотыкаясь, я шел по коридору мимо мерцающих ламп, которые продолжали и дальше коптить в этом и без того дымном коридоре.

Еще один аромат всегда присутствовал во всех тибетских монастырях. Он был для нас настолько привычен, что обычно никто не обращал на него внимания, пока голод не обострял восприятия. Тсампа! Это был запах жареного ячменя, брикетов китайского чая и разогретого масла. Смешай все это в нужной пропорции, и в результате ты получишь — тсампу. Некоторые тибетцы за всю свою жизнь никогда не пробовали ничего другого, кроме тсампы. Они рождались и умирали с этим вкусом во рту. Тсампа — это пища, напиток и утешение. Она подкрепляет силы во время тяжелого физического труда и питает мозг. Кроме того, общеизвестно, что она умеряет сексуальный интерес. Поэтому тибетцам нетрудно давать обет безбрачия. По этой же причине и сам Тибет является страной монахов, где постоянно понижается уровень рождаемости.

Мое восприятие было обострено уже давно, и поэтому знакомый аромат сразу же привлек мое внимание. Сильно хромая, я прошел по коридору и повернул налево, где запах был особенно сильным. Здесь, возле огромного медного котла, монахи-повара жарили ячмень и засыпали его в бурлящий чай. Один из них отрезал несколько фунтов масла и бросил его в котел, другой в это время высыпал туда из кожаного мешочка соль, которую, как правило, приносили из района высокогорных озер. Третий монах смешивал и растирал все это десятифутовой палкой. Котел бурлил и пенился. На поверхность то и дело поднимались веточки чая, но их тут же увлекала вниз недремлющая палка.

Навоз под котлом горел, обдавая все вокруг не слишком приятным запахом. Черная копоть клубилась под потолком, а вся комната была наполнена дымом. Лоснящиеся от пота лица поваров, казалось, принадлежали обитателям преисподней. Плавающее масло часто прилипало к палке и капало в огонь. Это сопровождалось шипением, вспышкой пламени и новой порцией смрада.

— А, Лобсанг! — радостно прокричал монах сквозь звон и шум. — Пришел за едой? Возьми сам, мальчик.

Из-под мантии я вытащил маленькую кожаную сумку, в которой монахи обычно хранят дневной запас ячменя. Разогнав дым, я доверху наполнил ее свежеподжаренным ароматным ячменем. Затем я вытащил свою чашку и внимательно посмотрел на нее. Она была немного грязноватой. Я зачерпнул горсть песка из корзины у стены и тщательно вычистил чашку. После этой процедуры мои руки тоже стали намного чище. Это мне понравилось. Но оставалось сделать кое-что еще. Емкость для чая была пуста, вернее, все, что в ней было сейчас, это песок, маленькие палочки и другой мусор, который всегда можно было обнаружить в чае.

Я перевернул ее, высыпал все на землю, а затем взял молоток и отколол от чайного брикета кусок подходящей величины.

Подошла моя очередь. Я снова вытащил из-под мантии и протянул свою чашку. Монах поднял ковш, и тсампа с плеском до краев наполнила ее. Благодарный, я отошел в угол и удовлетворенно принялся за еду. Я ел и осматривался вокруг. Кухня была заполнена обычными, надоедливыми, праздными людьми, которые развязно болтали, пересказывая все, что знали о последних скандалах, и сдабривая свои рассказы только что услышанными слухами.

— Оказывается, лама Тенчиг собирается переселиться в монастырь Роуз-Фене. Говорят, он поссорился с господином Настоятелем. Мой друг сам все это слышал.

У людей много предрассудков, связанных с монастырской жизнью. Часто думают, что монахи проводят целые дни в молитвах, созерцании и медитациях. Всем почему-то кажется, что они всегда ведут себя прилично и говорят только о высоких материях. Официально монастырь представляет собой место, куда люди приходят, руководствуясь религиозными побуждениями, с целью поклоняться Духу и очищаться созерцанием. Это официально! На самом же деле одной мантии недостаточно, чтобы можно было утверждать, что тот или иной человек — монах. Во многотысячной общине жителей монастыря должны быть те, кто занимается ведением хозяйства и ремонтом зданий. Здесь должны быть люди, которые следят за счетами, поддерживают порядок, обучают, проповедуют…

Довольно! Монастырь напоминает большой город, населенный исключительно мужчинами. Рабочие, составляющие низший класс монахов, не проявляют интереса к религиозным аспектам жизни, уделяя им поверхностное внимание. Некоторые монахи заходят в храм только для того, чтобы вымыть в нем пол.

В большом монастыре должны быть места для молитв, школы, лазарет, а также склады, кухни, гостиница, тюрьма — одним словом, все то, что есть в любом «мирском» городе. Главным отличием монастыря является то, что все в нем делается мужчинами и для мужчин и что каждый монах руководствуется в своей деятельности так называемыми религиозными предписаниями. В каждом монастыре есть и усердные труженики и бездельники-трутни. В больших монастырях, как и в крупных городах, имеется множество зданий и парков, которые иногда занимают немалую площадь. Можно сказать, что за высокими стенами таких монастырей живет своей жизнью целое общество.